Моцарт и Сальери: некоторые размышления над драмой А.С. Пушкина

Моцарт и Сальери: некоторые размышления над драмой А.С. Пушкина

В этом году исполняется 215 лет со дня рождения А.С. Пушкина. Вновь и вновь мы приникаем к животворным источникам его творчества. И в том числе к «Маленьким трагедиям».

Творчество Пушкина во многом мистично. Дерзну сказать: временами христологично. Христологическим характером во многом обладает и драма «Моцарт и Сальери».

Понятно, что Пушкин оказался заложником черной легенды относительно Сальери: у того не было никаких причин для зависти Моцарту. Реальный Сальери был талантливым признанным композитором, состоявшимся человеком, счастливым семьянином, капельдинером Венской капеллы. Отравление Моцарта ему приписали. Кто и зачем? Трудно сказать. Темна вода во облацех…

Впрочем, есть одна версия. Если Моцарт действительно был отравлен, что не исключено, то его убийцами (и клеветниками Сальери) могли явиться масоны, с которыми знался Моцарт и чьи «таинства» и посвящения он безжалостно осмеял и освистал в «Волшебной флейте». Отступничества ему могли не простить… А дальше – дело техники. Пустить слух о причастности Сальери, из слуха сделать молву, из молвы – априорную истину. «И вот – общественное мненье». Оно оказалось столь могущественным, что довело Сальери до сумасшествия, в одном из припадков которого он признался в убийстве Моцарта. С юридической точки зрения ясно, какова цена подобному признанию. Но, увы, ведь всем известно…

Итак, в прямом смысле пушкинский Сальери не историчен. Но, однако, его образ является глубоко историчным в другом смысле и плане. Он – зеркало эпохи Французской революции и наполеоновских завоеваний.

В трагедии много следов т.н. Великой Французской революции

В трагедии много следов т.н. Великой Французской революции. Один из них – насмешливые слова Моцарта о своем божественном призвании. «Но божество мое проголодалось». Это явная аллюзия на слова предпоследнего царя ацтеков Монтесумы: «Боги жаждут». Понятно чего – крови. Их процитировал Камиль Демулен, говоря о Робеспьере и революционном терроре незадолго до своей гибели, а затем и казни Робеспьера. Как известно, т.н. Великая Французская революция послала на плаху многих гениальных ученых, писателей и поэтов. Среди них был и великий химик Лавуазье; отправляя его на плаху, судьи объявили: «Революции не нужны химики». Казнен был и знаменитый французский поэт Андре Шенье, которому Пушкин посвятил свое проникновенное стихотворение. В этом революционном контексте по-иному прочитывается гибель Моцарта: его убивает посредственность, представитель духовного третьего сословия, для которого непереносима аристократия духа. Характерна эгалитаристская логика Сальери с его мнимой заботой об общем благе:

Что пользы, если Моцарт будет жив И новой высоты еще достигнет? Подымет ли он тем искусство? Нет; Оно падет опять, как он исчезнет…

Как тут не вспомнить Петрушу Верховенского из «Бесов»! «Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов; не надо высших способностей! Их изгоняют или казнят. Цицерону отрезается язык, Копернику выкалываются глаза. Шекспир побивается каменьями. Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство».

Сальери – воплощение революционного духа, протеста против несправедливости земной и небесной. Этот протест присутствует с самого начала драмы:

Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма.

И вопль обвинения, обращенный к самому Богу:

О небо! Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений – не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан – А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?..

Как здесь не вспомнить притчу о работниках виноградника: «Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной» (Мф. 20: 10–12).

Социальная сторона подобного обвинения очевидна: земные богатства достаются не труженикам, а «гулякам праздным», «безумцам», «прожигателям жизни».

Здесь уместно задуматься: каков был механизм атеизма времен Французской революции, и почему вчерашние добрые католики бросались бить статуи святых и гадить в храмах? Объяснения можно предложить самые разные: одно из наиболее убедительных – извращенная жажда справедливости, оборотная сторона которой – зависть. Почему, если Бог есть, Он позволяет, чтобы праздные люди богатели и роскошествовали, а труженики разорялись, нищенствовали и угнетались? Христианину ведом ответ на этот вопрос, но он закрыт для того человека, у которого всё – здесь и сейчас и сосредоточено в сей бренной материи.

Однако трагедия пушкинского Сальери гораздо глубже. Ему ведомы духовные глубины, он знает, что такое неземная красота, и тем страшнее его страдания, что не он является творцом такой красоты. Его терзает зависть, и он сам понимает, насколько отвратителен и некрасив этот грех.

Кто скажет, чтоб Сальери гордый был Когда-нибудь завистником презренным, Змеей, людьми растоптанною, вживе Песок и пыль грызущею бессильно? Никто! А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую…

Эти пушкинские слова глубоко связаны со Священным Писанием, с образом диавола как змия-искусителя, из зависти соблазнившего Еву и за это присужденного к следующему наказанию: «И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и будешь есть прах во все дни жизни твоей» (Быт. 3: 14). «Завистью диавола смерть вошла в мир», – говорит Иисус, сын Сирахов. И действительно, Сальери сеет смерть, разрушение и без-образие.

И вот оборотная сторона притчи о работниках виноградника: ропотник-работник становится Каином, братоубийцей. Ведь Сальери убивает не просто своего друга, он убивает собрата по искусству и только потому, что Бог не призрел на его, Сальери, многочисленные труды и жертвы, возделывание музыкальной нивы в поте лица, а призрел на «гуляку праздного», беспечного «пастуха» Моцарта.

В характере пушкинского Моцарта много от Авеля. Он кроток, простодушен, чужд всякой гордости, в отличие от гордеца Сальери. Он подлинно смиренен и вежливо с юмором отстраняет всякие разговоры о своем «сверхъестественном» призвании. Он любит жизнь в самых, казалось, незатейливых ее проявлениях: радостно возится на полу со своим сыном, с восторгом слушает музыку слепого скрипача, более похожую на скрип. В отличие от Сальери, он живет не для себя, а для других, не задумываясь об этом. И при этом он – творец, ясный, светлый, жизнерадостный, обыкновенно-спокойный. К нему применимы слова Христа: «И научитеся от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим».

И в этом контексте внутренний поединок Моцарта и Сальери приобретает иной смысл: это оппозиция Христос – Каиафа, Спаситель – фарисеи. По особому воспринимаются слова Сальери:

Нет! не могу противиться я доле Судьбе моей: я избран, чтоб его Остановить – не то мы все погибли, Мы все, жрецы, служители музыки, Не я один с моей глухою славой…

Как тут не вспомнить слова Каиафы: «Вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11: 49–50)!?

Образ Сальери связан с масонской «математической традицией»

Распятие Христа Каиафа оправдывает спасением иудейского народа (но прежде – сословия священников и фарисеев). Убийство Моцарта Сальери оправдывает спасением избранного – жреческого – сословия композиторов. Если мы вспомним, что Сальери, прежде всего, – математик, проверяющий алгеброй гармонию, и впишем в контекст Французской революции, то всё встает на свои места. Образ Сальери связан с масонской «математической традицией», в том числе и с образом циркуля; Бог для масонов – Архитектон вселенной, но на последних ступенях посвящения Богом может стать человек. Соответственно, Сальери может символизировать Каиафу новейших времен – масона-революционера, истребляющего аристократию духа, и одновременно – новейшего Каина-братоубийцу, носителя революционного террора.

Но и к Каину-Сальери приходит возмездие. Характерна концовка:

Ты заснешь Надолго, Моцарт! Но ужель он прав, И я не гений? Гений и злодейство Две вещи несовместные.

Чем кончает Каин? Он убивает своего брата, который мешал ему и его превосходил, но и сам становится практически нулем: он теряет свою силу и оказывается жалким паркинсоником: «и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей; когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь стенать и трястись на земле» (Быт. 4: 11–12. Текст дается по Септуагинте). Сальери убил гения и тут же осознал, что он не гений, а всего лишь заурядный убийца и завистник, «змея, людьми растоптанная вживе». Убитый Моцарт одержал над Сальери духовную победу своими простыми мудрыми христианскими словами:

Гений и злодейство Две вещи несовместные.

Композиция

Композиция данного произведения содержит все положенные этапы: экспозицию, заключенную в монологе Сальери о жизни и искусстве, кульминацию и философскую развязку.

Трагедия состоит из двух действий, которые, в свою очередь, построены на размышлениях и речи главных действующих лиц.

Композиция закольцована болезненными монологами Сальери, которые паутиной переплетают все повествование. Начинается трагедия философскими размышлениями старого композитора, ими же она и завершается. Зависть, подобно змею, медленно и незаметно заползает в человеческую душу и убивает ее. Именно такой смысл автор вложил в свое произведение – о пагубности греховных мыслей. Зло в трагедии имеет лицо Сальери. Поначалу лишь мысль таилась в его голове, позже она воплотилась в жизнь, заставив героя совершить непоправимое, за что он будет навсегда попираем своей совестью.

Борьба добра со злом составляет внутренний стержень композиции трагедии.

Постановка на сцене

Сценическая судьба пьес Пушкина начала складываться еще при его жизни. Однако первая постановка «Моцарта и Сальери» успеха не имела, так как ее сыграли на сцене вместо водевиля Шаховского. Это произошло в Петербурге в 1832 году. С тех пор ни одна из пьес не пользуется успехом на сцене, этому явлению даже дали название «проклятие несценичности». Премьера «Скупого рыцаря» вообще была отменена из-за внезапной кончины Пушкина на дуэли.

В 1962 году также пытались поставить на сцене гениальные драматические шедевры Пушкина, но критики отметили неравноценность всех четырех частей спектакля. Слабым звеном как раз-таки оказалась пьеса «Моцарт и Сальери». Удачным постановочным опытом сочли только «Скупого рыцаря», эта пьеса прижилась на сцене.

Более успешными оказались кинематографические постановки «Маленьких трагедий». В 1979 году режиссер М. Швейцер создал оригинальный коллаж из произведений русского поэта, в котором пьеса «Моцарт и Сальери» обрела свою нишу. В киносъемках приняли участие незабываемые звезды советского кино — Владимир Высоцкий, Иннокентий Смоктуновский, Наталья Белохвостикова, Сергей Юрский, Матлюба Алимова, Валерий Золотухин и другие.

Тема

Конфликт рационалистического и творческого – вечный сюжет в литературе. Трудолюбивый пожилой композитор Сальери видит в своей профессии математику, научный подход и тяжкий труд. Моцарт – молодой композитор, он не понимает своей гениальности, тратит талант впустую, наслаждается жизнью и сочиняет, как дышит. Несмотря на дружеские узы, Сальери мучается от зависти, принимает решение отравить Моцарта за то, что он тратит свой гений на пустяки, не понимает своей избранности, не благодарен небу за свою счастливую участь.

Зависть, как самая разрушительная вещь, становится главным двигателем сюжета. Один из самый страшных смертных грехов, которой является зависть, вынуждает уже немолодого композитора пойти на преступление: отравить собственного друга – молодого коллегу Моцарта. Основная мысль, то, чему учит это произведение проста: совершив грех, человек остаётся наедине со своей совестью; проблема находится внутри самого человека, а не вне его. Отравленный Моцарт торжествует, поражая друга фразой о том, что гений и зло несовместимы. Он снова впереди, он выше злодейства и злобы.